Сидни филип - некоторые сонеты. Основные даты жизни Филипа Сидни

Филип Сидни - английский поэт и

Аристократ по рождению, выпускник Оксфорда, Сидни питал любовь к наукам, языкам и литературе и стал покровителем поэтов, прежде чем прославился в этом качестве сам.

Готовясь к дипломатическому поприщу, он три года провёл на континенте во Франции, где сблизился с литераторами-протестантами Маро, Дюплесси-Морне, Безой. Пережив в Париже Варфоломеевскую ночь, Сидни горел желанием сражаться за дело протестантизма. с 1576 занимал должность кравчего. В 1577 был назначен послом при императорском дворе в Праге, где провел один год, после чего из-за своих религиозных идей попал в опалу. Королева не разделяла его религиозные идеи; тогда он удалился на время в свои поместья, где неожиданно раскрылся его поэтический талант. Этому способствовали литературные досуги в кружке его сестры Мэри, будущей графини Пемброк, покровительницы искусств. В сельской тиши Сидни создал цикл лирических сонетов и возвратился ко двору в блеске новой литературной славы, после того как Елизавета милостиво приняла посвящённую ей пастораль «Майская королева» и в 1583 году сделала его рыцарем. В столице вокруг него сплотился кружок поэтов, названный Ареопагом, включавший Габриэла Харви, Эдмунда Спенсера, Фулька Гревила и Эдварда Дайара. Отныне Сидни сделался в глазах современников английским воплощением совершенного придворного, сочетая аристократизм, образованность, доблесть и поэтический дар.

В 1581 и в 1584-5 становился членом Кентского парламента. В 1583 отправился на войну в Нидерланды. Достиг там военных успехов. В середине 1585 года назначен губернатором завоеванных территорий и руководителем королевской конницы. В течение года под его руководством англ. войска не добились результата, в проигранной битве при Зютфене Сидни был тяжело ранен. Во время транспортировки в Арнхем получил заражение крови, от которого скончался. Тело его перевезли в Англию и с королевскими почестями похоронили в соборе Св. Павла 16 февраля 1587. Трагическая гибель протестантского героя сделала его английской национальной легендой, и в течение многих лет сэр Филип оставался самым популярным поэтом в Англии. Он же стал первым из поэтов елизаветинской эпохи, чьи стихи перевели на другие европейские языки.

Филип Сидни

Защита поэзии

Филип Сидни

Защита поэзии

Перевод Л. И. Володарской

Когда благородный Эдвард Уоттон и я находились при императорском дворе {1}, искусству верховой езды нас обучал Джон Пьетро Пульяно, который с великим почетом правил там в конюшне {2}. И, не разрушая нашего представления о многосторонности итальянского ума, он не только передавал нам свое умение, но и прилагал усилия к тому, чтобы обогатить наши умы размышлениями, с его точки зрения, наиболее достойными. Насколько я помню, никто другой не наполнял мои уши таким обилием речей, когда (разгневанный малой платой или воодушевленный нашим ученическим обожанием) он упражнялся в восхвалении своего занятия. Он внушал нам, что они и хозяева войны, и украшение мира, что они стремительны и выносливы, что нет им равных ни в военном лагере, ни при дворе. Более того, ему принадлежит нелепое утверждение, будто ни одно мирское достоинство не приносит большей славы королю, чем искусство наездника, в сравнении с которым искусство управления государством казалось ему всего только pedanteria {Мелочной въедливостью (итал.).}. В заключение он обычно воздавал хвалу лошади, которая не имеет себе равных среди животных: она и самая услужливая без лести, и самая красивая, и преданная, и смелая, и так далее в том же роде. Так что не учись я немного логике {3} до того, как познакомился с ним, то подумал бы, будто он убеждает меня пожалеть, что я не лошадь. Однако, хоть и не короткими речами, он все же внушил мне мысль, что любовь лучше всякой позолоты заставляет нас видеть прекрасное в том, к чему мы причастны.

Итак, если Пульяно с его сильной страстью и слабыми доводами {4} вас не убедил, я предложу вам в качестве другого примера самого себя, который (не знаю, по какому несчастью) в нестарые и самые свои беззаботные годы внезапно оказался в звании поэта, и теперь мне приходится защищать занятие, которого я для себя не желал, потому если в моих словах окажется более доброй воли, нежели разумных доводов, будьте к ним снисходительны, ибо простится ученику, следующему за своим учителем. Все же должен сказать, поскольку я считаю своим печальным долгом защищать бедную Поэзию {5}, которая раньше вызывала чуть ли не самое большое уважение у ученых мужей, а теперь превратилась в посмешище для детей, то я намереваюсь привести все имеющиеся у меня доводы, потому что если раньше никто не порочил ее доброе имя, то теперь против нее, глупенькой, зовут на помощь даже философов, что чревато великой опасностью гражданской войны между Музами.

Во-первых, мне кажется справедливым напомнить всем тем, кто, исповедуя познание, поносит Поэзию, что очень близки они к неблагодарности в стремлении опорочить то, что самые благородные народы, говорящие на самых благородных языках, почитают как первый источник света в невежестве, как кормилицу, молоком своим укрепившую их для более труднодоступных наук. И не уподобляются ли они ежу {6}, который, пробравшись в чужую нору как гость, выжил оттуда хозяина? Или ехидне, рождением своим убивающей родительницу? {7} Пусть просвещенная Греция с ее многочисленными науками покажет мне хотя бы одну книгу, созданную до Мусея, Гомера и Гесиода {8}, - а ведь эти трое были только поэтами. Нет, никакой истории не под силу найти имена сочинителей, которые бы, живя раньше, творили другое искусство, нежели искусство Орфея, Лина {9} и прочих, которые первыми в этой стране, думая о потомстве, поручили свои знания перу и могут по справедливости быть названы отцами в познании: ибо не только по времени они первые (хотя древность всегда почтенна), но также и потому, что первыми стали чарующей красотой побуждать дикие, неукрощенные умы к восхищению знанием. Рассказывают, что Амфион {10} с помощью поэзии двигал камни, когда строил Фивы, и что Орфея заслушивались звери - на самом деле бесчувственные, звероподобные люди. У римлян были Ливии Андроник и Энний {11}. Поэты Данте, Боккаччо и Петрарка {12} первыми возвысили итальянский язык, превратив его в сокровищницу науки. В Англии были Гауэр и Чосер {13}, и за ними, восхищенные и воодушевленные несравненными предшественниками, последовали другие, украшая наш родной язык как в этом, так и в других искусствах.

И столь это было очевидно, что философы Греции долгое время отваживались являть себя миру не иначе, как под маскою поэта. Фалес, Эмпедокл и Парменид {14} пели свою натурфилософию в стихах, так же поступали Пифагор и Фокилид {15} со своими нравоучениями, Тиртей {16} - с военным делом и Солон {17} - с политикой; вернее сказать, будучи поэтами, они прилагали свой талант к таким областям высшего знания, которые до них оставались скрытыми от людей. То, что мудрый Солон был истинным поэтом, явствует из знаменитого сказания об Атлантиде, написанного им стихами и продолженного Платоном {18}.

Воистину даже у Платона каждый, вчитавшись, обнаружит, что хоть содержание и сила его творений суть Философия, но одеяние их и красота заимствованы им у Поэзии, ибо все зиждется у него на диалогах, в которых многих честных граждан Афин он заставляет рассуждать о таких материях, о которых им нечего было бы сказать даже на дыбе; кроме того, если поэтические описания их встреч - будь то на богатом пиру или во время приятной прогулки - с вплетенными в них простыми сказками, например о кольце Гигеса {19}, не покажутся кому-то цветами поэзии, значит, никогда нога этого человека не ступала в сад Аполлона {20}.

И даже историографы (хотя на устах у них события минувшие, а на лбах начертана истина) с радостью заимствовали манеру и насколько возможно влияние поэтов. Так, Геродот {21} дал своей Истории имена девяти Муз; он, подобно другим, последовавшим за ним, присвоил себе принадлежащие Поэзии пылкие описания страстей, подробные описания сражений, о которых не дано знать ни одному человеку, но если тут мне могут возразить, то уж ни великие цари, ни полководцы никогда не произносили те пространные речи, которые вложены в их уста.

Ни философ, ни историограф, разумеется, не смогли бы в те давние времена войти в ворота народных суждений, не будь у них могущественного ключа - Поэзии, которую и теперь легко обнаружить у тех народов, у которых еще не процветают науки, однако и они уже познали Поэзию.

В Турции, за исключением законодателей-богословов, нет других сочинителей, кроме поэтов. В соседней нам Ирландии, где настоящая ученость распространяется скудно, к поэтам относятся с благоговейным почтением. Даже у самых варварских и невежественных индейцев, которые еще не знают письменности, есть поэты, и они слагают и поют песни - areytos - о деяниях предков и милости богов. Возможно, что образование придет и к ним, но после того, как нежные услады Поэзии смягчат и изощрят их неповоротливые умы, ибо, пока не находят они удовольствия в умственных упражнениях, никакие великие посулы не убедят их, не познавших плодов познания. Достоверные источники рассказывают о том, что в Уэльсе, на земле древних бриттов, поэты были и в далеком прошлом и там их называли bards; они пережили все нашествия и римлян, и саксов, и датчан, и норманнов, стремившихся уничтожить даже самое память о знаниях, и живы поныне. Раннее рождение Поэзии не более замечательно, чем ее долгая жизнь.

Из романа «Аркадия»

О милый лес, приют уединения!
Как любо мне твое уединение!
Где разум от тенет освобождается
И устремляется к добру и истине;
Где взорам сонмы предстают небесные,
А мыслям образ предстает Создателя,
Где Созерцания престол находится,
Орлинозоркого, надеждокрылого;
Оно летит к звездам, под ним Природа вся.
Ты - словно царь в покое не тревожимом,
Раздумья мудрые к тебе стекаются,
Птиц голоса несут тебе гармонию,
Возводят древеса фортификацию;
Коль мир внутри, снаружи не подступятся.

О милый лес, приют уединения!
Как любо мне твое уединение!
Тут нет предателя под маской дружества,
Ни за спиной шипящего завистника,
Ни интригана с лестью ядовитою,
Ни наглого шута замысловатого,
Ни долговой удавки благодетеля,
Ни болтовни - кормилицы невежества,
Ни подлипал, чесателей тщеславия;
Тут не приманят нас пустые почести,
Не ослепят глаза оковы золота;
О злобе тут, о клевете не слышали,
Коль нет греха в тебе - тут грех не хаживал.
Кто станет поверять неправду дереву?

О милый лес, приют уединения!
Как любо мне твое уединение!
Но если бы душа в телесном здании,
Прекрасная и нежная, как лилия,
Чей голос - канарейкам посрамление,
Чья тень - убежище в любой опасности,
Чья мудрость в каждом слове тихом слышится,
Чья добродетель вместе с простодушием
Смущает даже сплетника привычного,
Обезоруживает жало зависти,
О, если бы такую душу встретить нам,
Что тоже возлюбила одиночество,
Как радостно ее бы мы приветили.
О милый лес! Она бы не разрушила -
Украсила твое уединение.

Из «Астрофила и Стеллы»

Не выстрелом коротким наповал

Не выстрелом коротким наповал
Амур победы надо мной добился:
Как хитрый враг, под стены он подрылся
И тихо город усыпленный взял.

Я видел, но еще не понимал,
Уже любил, но скрыть любовь стремился,
Поддался, но еще не покорился,
И, покорившись, все еще роптал.

Теперь утратил я и эту волю,
Но, как рожденный в рабстве московит,
Тиранство славлю и терпенье холю,
Целуя руку, коей был побит;

И ей цветы фантазии несу я,
Как некий рай, свой ад живописуя.

Как медленно ты всходишь, Месяц томный

Как медленно ты всходишь, Месяц томный,
На небосклон, с какой тоской в глазах!
Ах, неужель и там, на небесах,
Сердца тиранит лучник неуемный?

Увы, я сам страдал от вероломной,
Я знаю, отчего ты весь исчах,
Как в книге, я прочел в твоих чертах
Рассказ любви, мучительной и темной.

О бледный Месяц, бедный мой собрат!
Ответь, ужели верность там считают
За блажь - и поклонения хотят,
Но поклоняющихся презирают?

Ужель красавицы и там, как тут,
Неблагодарность гордостью зовут?

О Стелла! жизнь моя, мой свет и жар

О Стелла! жизнь моя, мой свет и жар,
Единственное солнце небосклона,
Луч негасимый, пыл неутоленный,
Очей и взоров сладостный нектар!

К чему ты тратишь красноречья дар,
Властительный, как арфа Амфиона,
Чтоб загасить костер любви, зажженный
В моей душе твоих же силой чар?

Когда из милых уст слова благие
Являются, как перлы дорогие,
Что впору добродетели надеть,

Внимаю, смыслом их едва задетый,
И думаю: «Какое счастье - этой
Прелестной добродетелью владеть!»

Ужели для тебя я меньше значу

Ужели для тебя я меньше значу,
Чем твой любимый мопсик? Побожусь,
Что угождать не хуже я гожусь, -
Задай какую хочешь мне задачу.

Испробуй преданность мою собачью:
Вели мне ждать - я в камень обращусь,
Перчатку принести - стремглав помчусь
И душу принесу в зубах в придачу.

Увы! мне - небреженье, а ему
Ты ласки расточаешь умиленно,
Целуешь в нос; ты, видно по всему,
Лишь к неразумным тварям благосклонна.

Что ж - подождем, пока любовь сама
Лишит меня последнего ума.

Песня пятая

Когда твой взор во мне надежду заронил,
С надеждою - восторг, с восторгом - мыслей пыл,
Язык мой и перо тобой одушевились.
Я думал: без тебя слова мои пусты,
Я думал: всюду тьма, где не сияешь ты,
Явившиеся в мир служить тебе явились.

Я говорил, что ты прекрасней всех стократ,
Что ты для глаз бальзам, для сердца сладкий яд,
Что пальчики твои - как стрелы Купидона,
Что очи яркостью затмили небосвод,
Что перси - млечный путь, речь - музыка высот,
И что любовь моя, как океан, бездонна.

Теперь - надежды нет, восторг тобой убит,
Но пыл еще живет, хотя, сменив свой вид,
Он, в ярость обратясь, душою управляет.
От славословий речь к упрекам перешла,
Там ныне брань звучит, где слышалась хвала;
Ключ, заперший ларец, его ж и отпирает.

Ты, бывшая досель собраньем совершенств,
Зерцалом красоты, обителью блаженств
И оправданьем всех, без памяти влюбленных,
Взгляни: твои крыла волочатся в пыли,
Бесславья облака лазурь заволокли
Твоих глухих небес, виной отягощенных.

О Муза! ты ее, лелея на груди,
Амврозией своей питала - погляди,
На что она твои дары употребила!
Презрев меня, она тобой пренебрегла,
Не дай смеяться ей! - ведь, оскорбив посла,
Тем самым Госпожу обида оскорбила.

Ужели стерпишь ты, когда задета честь?
Трубите, трубы, сбор! Месть, моя Муза, месть!
Рази врага скорей, не отвращай удара!
Уже в моей груди клокочет кипяток;
О Стелла, получи заслуженный урок:
Правдивым - честный мир, коварству - злая кара.

Не жди былых речей о белизне снегов,
О скромности лилей, оттенках жемчугов,
О локонах морей в сиянье лучезарном, -
Но о душе твоей, где слово с правдой врозь,
Неблагодарностью пропитанной насквозь.
Нет в мире хуже зла, чем быть неблагодарным!

Нет, хуже есть: ты - вор! Поклясться я готов.
Вор, Господи прости! И худший из воров!
Вор из нужды крадет, в отчаянье безмерном,
А ты, имея все, последнее берешь,
Все радости мои ты у меня крадешь.
Врагам вредить грешно, не то что слугам верным.

Но благородный вор не станет убивать
И новые сердца для жертвы выбирать.
А на твоем челе горит клеймо убийцы.
Кровоточат рубцы моих глубоких ран,
Их нанесли твои жестокость и обман, -
Так ты за преданность решила расплатиться.

Да чтó убийцы роль! Есть множество улик
Других бесчинных дел (которым счет велик),
Чтоб обвинить тебя в тиранстве окаянном.
Я беззаконно был тобой порабощен,
Сдан в рабство, без суда на пытки обречен!
Царь, истину презрев, становится Тираном.

Ах, этим ты горда! Владыкой мнишь себя!
Так в подлом мятеже я обвиню тебя!
Да, в явном мятеже (Природа мне свидетель):
Ты в княжестве Любви так нежно расцвела,
И что ж? - против Любви восстанье подняла!
С пятном предательства что стоит добродетель?

Но хоть бунтовщиков и славят иногда,
Знай: на тебе навек лежит печать стыда.
Амуру изменив и скрывшись от Венеры
(Хоть знаки на себе Венерины хранишь),
Напрасно ты теперь к Диане прибежишь! -
Предавшему хоть раз уже не будет веры.

Что, мало этого? Прибавить черноты?
Ты - Ведьма, побожусь! Хоть с виду ангел ты;
Однако в колдовстве, не в красоте здесь дело.
От чар твоих я стал бледнее мертвеца,
В ногах - чугунный груз, на сердце - хлад свинца,
Рассудок мой и плоть - все одеревенело.

Но ведьмам иногда раскаяться дано.
Увы! мне худшее поведать суждено:
Ты - дьявол, говорю, в одежде серафима.
Твой лик от божьих врат отречься мне велит,
Отказ ввергает в ад и душу мне палит,
Лукавый Дьявол ты, соблазн необоримый!

И ты, разбойница, убийца злая, ты,
Тиранка лютая, исчадье темноты,
Предательница, бес, - ты все ж любима мною.
Что мне еще сказать? - когда в словах моих
Найдешь ты, примирясь, так много чувств живых,
Что все мои хулы окажутся хвалою.

Из «Разных стихотворений»

Расставание

Я понял, хоть не сразу и не вдруг,
Зачем о мертвых говорят: «Ушел», -
Казался слишком вялым этот звук,
Чтоб обозначить злейшее из зол;

Когда же звезд жестоких произвол
Направил в грудь мою разлуки лук,
Я понял, смертный испытав испуг,
Что означает краткий сей глагол.

Еще хожу, произношу слова,
И не обрушилась на землю твердь,
Но радость, жившая в душе, мертва,
Затем, что с милой разлученье - смерть.

Нет, хуже! смерть все разом истребит,
А эта - счастье губит, муки длит.

Нянька-красота
На мотив Baciami vita mia

Желанье, спи! Спи, дитятко родное!
Так нянька Красота поет, качая.
- Любовь, меня ты будишь, усыпляя!

Спи, мой малыш, не хныча и не ноя!
Я от тебя устала, шалопая.
- Увы, меня ты будишь, усыпляя!

Спи, засыпай! Что, дитятко, с тобою?
Прижму тебя к груди… Ну, баю-баю!
- Нет! - плачет. - Так совсем не засыпаю!

Гибельная отрада

Гибельная отрада,
Мука моя живая,
Ты заставляешь взор мой
К жгучим лучам стремиться.

От красоты небесной,
От чистоты слепящей
Ум отступил в разброде,
Чувства же в плен предались,

Радостно в плен предались,
Обеззащитив сердце,
Жизни меня лишая;

К солнцам ушли лучистым,
К пламени, где погибли
Самой прекрасной смертью, -

Словно Сильван, который
В яркий костер влюбился,
Встретив его впервые.

Но, Госпожа, их жизни
В смерти ты сохранила,
Ты, в ком любовь нетленна;

Чувство мое погибло,
Сам я погиб без чувства,
Все же в тебе мы живы.

Я превращен навеки
В цвет, что главу вращает
За тобой, мое солнце.

Коль упаду - восстану,
Коли умру - воскресну,
В смене лиц - неизменен.

Нет без тебя мне жизни,
Чувства мои - с тобою,
Думы мои - с тобою,
То, что ищу, - в тебе лишь.
Все, что во мне, - одна ты.

Сидни питал любовь к наукам, языкам и литературе и стал покровителем поэтов, прежде чем прославился в этом качестве сам.

Отдавая должное и другим формам поэзии - элегиям , балладам , одам , героическому и сатирическому стиху, после Сидни английские поэты предпочитали сонет всем остальным. Э.Спенсер, Д.Дэвис оставили сотни миниатюрных шедевров, заключённых в неизменных 14 строчках.

Ф. Сидни выступил как серьёзный теоретик литературы и искусства в трактате «Защита поэзии » - эстетическом манифесте его кружка, написанном в ответ на пуританские памфлеты, осуждающие «легкомысленную поэзию». Он проникнут гуманистическими размышлениями о высоком предназначении литературы, воспитывающей нравственную личность и помогающей достичь духовного совершенства, которое невозможно без сознательных усилий самих людей. По мнению автора, цель всех наук, равно как и творчества заключается в «познании сущности человека, этической и политической , с последующим воздействием на него». С юмором и полемическим задором, опираясь на «Поэтику » Аристотеля , а также примеры из античной истории, философии и литературы, Сидни доказывал, что для пропаганды высоких нравственных идеалов поэт более пригоден, чем философ-моралист или историк с их скучной проповедью и назидательностью. Он же благодаря безграничной фантазии может свободно живописать перед аудиторией образ идеального человека. Поэт в его глазах вырастал в соавтора и даже соперника Природы: все остальные подмечают её закономерности, и «лишь поэт … создаёт в сущности другую природу, … то, что лучше порождённого Природой или никогда не существовало… »

Мысли Сидни о предназначении поэзии были восприняты лучшими литераторами той поры - Э.Спенсером, У.Шекспиром , Б.Джонсоном . Он заложил традицию, определившую лицо литературы в эпоху королевы Елизаветы, творимой поэтами-интеллектуалами, одержимыми высокими этическими идеалами, но чуждыми обывательскому морализаторству.

Ф. Сидни и его протеже Э. Спенсер стали зачинателями английской пасторали. В г. был опубликован незавершённый роман Сидни «Аркадия », в котором вольно чередовались проза и стихи, повествующий о захватывающих приключениях двух влюблённых принцев в благословенном краю, идиллическое описание которого воскрешало образ античной Аркадии , но в то же время в нём угадывается пейзаж родной поэту Англии.

Ссылки

• Е.В. Халтрин-Халтурина . Антология поэтических форм в “Старой Аркадии” Филипа Сидни: под знаком противостояния Аполлона и Купидона // Стих и проза в европейских литературах Средних веков и Возрождения / Отв. ред. Л.В. Евдокимова; Ин-т мировой лит. им. А.М. Горького РАН.– М.: Наука, 2006.). (на русском, в авторском оформлении и с разрешения автора)

Wikimedia Foundation . 2010 .

• Филипп Старос
• Филипп Стамма

Смотреть что такое "Филипп Сидней" в других словарях:

Сидней - Филипп (Philip Sidney, 1554 1586) один из крупнейших представителей английской дворянской литературы эпохи Возрождения. Аристократ по происхождению, блестящий представитель елизаветинского двора, храбрый воин, поэт, критик, путешественник,… … Литературная энциклопедия

Сидней Филипп - (Sidney, 1554 86) английский поэт. Род. в аристократической семье (он был племянником лорда Лейстера), получил прекрасное образование, побывал во Франции, Германии и Италии, всюду знакомясь с поэтами, учеными и художниками, был желанным гостем… …

Джон Филипп Ки - Джон Кей (англ. John Phillip Key; род. 9 августа 1961 года, Окленд, Новая Зеландия) новозеландский политический деятель, лидер Национальной партии Новой Зеландии. 8 ноября 2008 года на 49 х общенациональных выборах Национальная партия одержала… … Википедия

Культура Возрождения в Англии - Культура Возрождения с её идейной основой философией и эстетикой гуманизма возникает прежде всего на итальянской почве. Неудивительно, что влияние Италии можно заметить у всех английских писателей эпохи Возрождения. Но гораздо заметнее, чем… … Всемирная история. Энциклопедия

Комедия - драматическое воспроизведение дурного, порочного, но такого только, что возбуждало бы смех, а не отвращение (Аристотель, Поэтика, гл. V). Это определение, данное в Греции, верно и для современной К., хотя на пути ее развития чисто этическое… … Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона

Эстетика - составляет особую отрасль философии, занимающуюся красотой и искусством. Самый термин Э. происходит от греческого αίσθετικός, что значит чувственный, и в таком смысле встречается еще у самого основателя науки о прекрасном, Канта, в Критике… … Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона

ГУМАНИЗМ - (лат. humanus человечный) система мировоззрения, основу которого составляет защита достоинства и самоценности личности, ее свободы и права на счастье. Истоки современного Г. восходят к эпохе Возрождения (15 16 вв.), когда в Италии, азатем в… … Философская энциклопедия

Гуманизм - (от лат. humanitas человечность, humanus человечный, homo человек) мировоззрение, в центре которого находится идея человека как высшей ценности; возникло как философское течение в эпоху Возрождения (см. ренессансный… … Википедия

Гуманист

Гуманизьм - Гуманизм (от лат. humanitas человечность, лат. humanus человечный, лат. homo человек) мировоззрение, в центре которого находится идея человека как высшей ценности; возникло как философское течение в эпоху Возрождения (см. ренессансный гуманизм) … Википедия

Jan. 8th, 2007 | 12:25 pm
mood: дурное
music: Sting - John Dowland"s The Battle Galliard

Раз уж речь зашла о Елизавете, хотелось бы написать об одной из самых любимых личностей той поры, сэре Филипе Сидни. Признаюсь, знаю о нем не слишком много, но и этих ограниченных биографических сведений, а также его стихов было достаточно для возникновения симпатии:-)

Сэр Филип Сидни (30.11.1554 - 17.10.1586), поэт, придворный и воин, является одной из наиболее выдающихся личностей елизаветинской эпохи.
Старший сын сэра Генри Сидни и леди Мэри Дадли, Филип родился в фамильном поместье Пентхерст, в Кенте. Его мать была дочерью Джона Дадли, герцога Нортумберленда, и сестрой Роберта Дадли, графа Лестера, фаворита Елизаветы I. Его младшая сестра Мэри вышедшая замуж за Генри Герберта, графа Пемброка, была переводчиком и меценатом. Именно ей Сидни посвятил свою самую большую работу, роман "Аркадия". Крестным отцом Сидни-младшего стал испанский король Филипп II.
Пройдя обучение в Шрусбери-скул и оксфордском колледже Крайст-Черч, Филип три года путешествовал по Европе, посетив Францию, где принимал участие в брачных переговорах между Елизаветой и герцогом Алансонским, а также стал свидетелем Варфоломеевской ночи, Германию, Италию, Польшу и Австрию. Во время поездки Сидни не только совершенствовался в знании языков, но и встречался со знаменитыми политиками и мыслителями того времени, к примеру, со знаменитым поэтом Торквато Тассо.
Вернувшись в Англию в 1575 году, Сидни повстречал 13-летнюю Пенелопу Деверо, вдохновившую его на написание знаменитого цикла из 108 сонетов "Астрофил и Стелла" (1581, опубл. в 1591), ставшего значимым явление в английской поэзии (он использовал стихотворные приемы своего любимого Петрарки, не впадая, однако, в зависимость от итальянского учителя). Граф Эссекс, отец девушки, планировал выдать дочь за Сидни, однако его смерть (1576) расстроила брачные планы.
Филип же посвятил себя не только искусству, но и политике, защищая административные преобразования своего отца, бывшего наместником в Ирландии, а также выступая против французского брака королевы, что привело к ссоре Сидни с Эдвардом де Вером, графом Оксфордским. Последовал вызов на дуэль, однако Елизавета запретила этот поединок. Филип написал длинное письмо королеве, в котором обосновывал безрассудство брака с герцогом Анжуйским. Елизавета была возмущена подобной дерзостью, и Сидни пришлось удалиться от двора.
Во время опалы поэт сочинил роман "Аркадия" (1581, опубл. в 1595), посвятив его своей сестре, и трактат "В защиту поэзии" (1580, опубл. в 1590). Другой знаменитый елизаветинец, Эдмунд Спенсер, с которым Сидни свел знакомство в тот период, посвятил свой "Пастушечий календарь" именно ему. Вполне вероятно, Сидни принимал участие в кружке английских гуманистов "Ареопаг", призванном приблизить английский стих к классическим образцам. Также он начал стихотворный перевод книги Псалмов, законченный после его смерти его сестрой.
В 1581 Сидни вернулся ко двору. В том же году Пенелопа Деверо вышла, против своей воли, за лорда Роберта Рича.
В 1583 поэту было пожаловано рыцарское звание.
Первоначальные планы женитьбы Филипа на Анне, дочери Уильяма Сесила, министра королевы Елизаветы, расстроились ближе к 1571. В 1583 Сидни женился на 14-летней Фрэнсис, дочери сэра Фрэнсиса Уолсингема, государственного секретаря.
В следующем году поэт познакомился с Джордано Бруно, который впоследствии посвятил ему две из своих книг.
Семейные традиции и личный опыт (во время Варфоломеевской ночи он находился в парижском доме Уолсингема) сделали Сидни пылким протестантом. Он неоднократно высказывался в пользу нападения на Испанию, а также создания протестантской лиги - для отражения мощи Испании и ее католических союзников. В 1585 он был назначен губернатором голландского Флиссингена, годом позже командовал удачным нападением на испанские войска вблизи крепости Аксель. Несколько месяцев спустя Сидни сражался под началом сэра Джона Норриса в битве при Зютфене, во время которой был ранен в бедро. Через двадцать два дня сэр Филип скончался. Согласно известной истории, раненый, он отдал свою флягу другому изувеченному солдату, со словами: "Тебе она нужнее, чем мне" (Thy need is greater than mine).
Филип Сидни был похоронен в лондонском соборе Св.Павла (16.02.1587). Еще при жизни для многих англичан поэт стал символом идеального придворного: образованный, ловкий - и в то же время, щедрый, отважный и импульсивный. Эдмунд Спенсер увековечил его как одного из самых блестящих представителей английского рыцарства в своей элегии Astrophel, одном из величайших произведений английского Возрождения.
При жизни поэта его произведения не печатались, будучи известными узкому кругу почитателей. В 1591 году графиня Пемброк собрала воедино и издала сочинения брата.
Самым первым биографом Сидни стал его школьный товарищ и друг Фульк Гревил.
В 1590 вдова поэта вышла за Роберта Деверо, графа Эссекса, несостоявшегося шурина Сидни, родив ему троих детей.
Один из участников т.н. "Ржаного заговора" (1683), Алджернон Сидни, приходился внучатым племянником сэру Филипу.

Филип Сидни

Пенелопа Деверо, леди Рич

Фрэнсис Уолсингем

Роберт Деверо, 2-ой граф Эссекс

Ранение Филипа Сидни

|

Comments {10}

(no subject)

from:
date: Jan. 8th, 2007 10:43 am (UTC)

Да-да, у него есть дивное стихотворение “My true love hath my heart and I have his”, которое Лестер читает Елизавете в фильме «Елизавета». Насколько я помню, он считался идеалом рыцарством и его смерть очень оплакивали.
Спасибо за портреты;)

|

Надеюсь, не будут забыты...

from: labazov
date: Jan. 8th, 2007 11:26 am (UTC)

Его сестра Мэри Сидни Герберт, графиня Пембрук и его дочь Елизавета, жена Роджера Мэннерса, графа Рэтленд.
По версии И.Гилилова супружеская пара Мжннерс и была "Шекспиром", а по версии В. Новомировой - "Шекспиром" была Мэри Сидни Герберт и ее сыновья. См. Загадка личности Уильяма Шекспира. .

P.S. Есть и абсолютно умозрительная, но любопытнейшая конспирологическая версия, что Филип Сидни не погиб, а скрылся, и из "подполья" вместе с Эдвардом де Вером, графом Оксфордским, создал "Шекспира".